Дама в автомобиле в очках и с ружьем - Страница 29

Нет, таких не обкрутишь.

Филипп уселся в машину и стал ждать, настроив приемник на "Европу-1" и закурив вторую сигарету. Он видел, как она вышла из кафе, пересекла улицу и, пройдя немного вперед, остановилась у парапета набережной. Пока она шла от реки к машине, он, глядя на ее своеобразную, но красивую походку, подумал, что она, должно быть, женщина степенная, рассудительная, но в то же время было в ней что-то такое, что его подбодрило, ибо под этим строгим костюмом наверняка таится страстная натура, и поэтому ей от него не уйти.

Открыв дверцу машины и услышав его упрек, что она слишком долго пропадала где-то, она лишь слегка отпрянула, но больше ничем не выказала своего удивления. Она тут же села за руль, одернула юбку, чтобы прикрыть колени, и, вынимая ключи из сумочки, сказала:

– Только не говорите мне, что вы меня уже видели. Я больше этого слышать не могу.

У нее был поразительно ясный выговор, казалось, она отчеканивает каждую букву. Не придумав ничего лучшего, он ответил:

– Ладно, разговаривать будете потом. Знаете, который час?

Больше всего его смущали ее очки. Два овальных черных стекла, за которыми скрывалось неведомо что. Ее голос прозвучал так же четко:

– Убирайтесь из моей машины.

– Это не ваша машина.

– Да?

– Да. Я видел бумаги в ящичке для перчаток.

Она пожала плечами и сказала:

– Будь так любезен, убирайся. И поскорее.

– Я еду в Канны.

– Великолепно. Но все-таки убирайся. Знаешь, что я сделаю, если ты не уберешься отсюда?

– Вы отвезете меня в Канны.

Она даже не улыбнулась. Хлопнула его по ногам, чтобы он не упирался подошвами в ветровое стекло, и он сел как полагается. Она бросила на него быстрый взгляд.

– Я не могу отвезти тебя в Канны.

– Меня это очень огорчает.

– Чего тебе, собственно, от меня надо?

– Чтобы ваша паршивая таратайка тронулась наконец с места, черт возьми.

Она кивнула, словно соглашаясь с ним, и включила зажигание. Но он знал, что это еще далеко не согласие. Его ничуть не удивило, когда она изящно развернулась на тротуаре и поехала к центру города. Он подумал, что она, пожалуй, способна, не говоря ни слова, отвезти его в полицейский участок.

Впрочем, нет, это на нее не похоже.

Она свернула налево в какую-то узкую улочку и остановилась, чтобы прочитать ее название. Она так вытянула свою тонкую шею, что встречная машина вынуждена была тоже остановиться. Водитель, приоткрыв дверцу, сказал ей какую-то глупость, но ни она, ни Филипп не ответили. Они проехали еще чуть дальше и остановились у неоновой вывески гостиницы "Ренессанс". Ему пришла в голову одна мысль, правда несколько наивная, но он ее отогнал.

– Мне остаться в машине или пойти с вами?

– Иди куда хочешь, делай что хочешь.

Он вышел из машины и стал рядом с ней. Она была на голову ниже него. Он глупо сказал ей, что если она будет продолжать говорить ему "ты", то он последует ее примеру.

– Попробуй. Я разбужу весь Макон.

– Но мы еще не в Маконе, а в Шалоне.

– Вот именно, но меня услышат и в Маконе.

Она подняла к нему свое лицо: оно выражало полное безразличие.

Казалось, она готова ко всему, ее уже ничем не удивишь, но в то же время у Филиппа появилась уверенность – он почти физически ощущал это, – что уже сегодня ночью она окажется в его объятиях, он наконец, увидит ее глаза и завтра они вместе будут нежиться на пляже. Она в нерешительности стояла перед застекленной дверью. Должно быть, она думала о том же, о чем и он, потому что вдруг, не спуская с него глаз, сказала изменившимся, каким-то усталым голосом:

– Ладно, иди, я не буду тебе в тягость.

И вошла в гостиницу.

То, что произошло там, окончательно повергло его в недоумение. Она спросила у элегантного мужчины, который сидел за конторкой администратора, а потом и у его жены, подошедшей к ним, была ли по телефону заказана для нее комната – ее фамилия Лонго – и действительно ли она ночевала здесь накануне. Хозяин и его жена, обескураженные вопросом, в замешательстве тупо переглянулись.

– Простите, мадемуазель, вы разве сами этого не знаете? Нет, лично они ее не видели. Ее оформлял ночной портье, а сегодня вечером, как и каждую субботу, он не работает. Молодая женщина воскликнула:

– В самом деле? Как все просто!

– Но разве вчера вечером приезжали не вы?

– Об этом-то я вас и спрашиваю.

Филипп стоял рядом с нею и машинально водил вокруг подставки для шариковой ручки пепельницей, которую он взял с конторки. Эта возня, по-видимому, раздражала ее, и она, не глядя на Филиппа, положила правую руку на его локоть. Она сделала это как-то мягко, почти дружески. Пальцы у нее были тонкие, длинные, ногти коротко подстрижены и не покрыты лаком.

"Машинистка", – подумал Филипп. А она в это время говорила, что если она действительно ночевала у них в гостинице, то должна сохраниться карточка или ее фамилия в книге регистрации приезжих.

– У нас есть ваша карточка, и мы сказали это жандарму, когда он звонил.

Правда, вы приехали так поздно, что она помечена сегодняшним днем.

Хозяйка, начиная нервничать, рылась в бумагах на полочке над конторкой.

Достав карточку, она положила ее перед странной посетительницей, но та лишь мельком взглянула на нее и даже не взяла в руки.

– Это не мой почерк.

– Как же вы хотите, – тотчас же вмешался хозяин, – чтобы это был ваш почерк, если карточку заполнял портье? Он нам сказал, что вы его сами попросили, потому что вы левша, а левая рука у вас была забинтована. Да она и сейчас в повязке. Вы ведь левша, не так ли?