Дама в автомобиле в очках и с ружьем - Страница 48

– Когда это было?

– Да в пятницу. Боже мой! Или, можешь считать, в субботу.

Ведь было уже часа три ночи.

Он кричал на меня. Я уверяла его, что не звонила. Я села на кровать, положив сумочку себе на колени. Кошмар начинался снова. Только что, пока я разыскивала шофера грузовика, разговаривала с ним, даже когда упоминала о своих неприятностях, у меня появилось такое чувство, будто всего, что произошло за эти два дня, в действительности не было. Я забыла о трупе в машине, о ружье, о телефонограмме в Орли – словом, обо всем. Я слышала спокойный, доброжелательный голос, меня с интересом спрашивали, что мне принесли на обед, я была в мире, где не было места ни убийству, ни страху.

А оказывается, все это есть. Даже Бернар Тор, мой давнишний, самый верный мой друг, которого я посвящала во все свои дела, и тот вдруг оказался втянутым в этот кошмар. Я перестала его понимать. Он тоже не понимал меня. Мы несколько минут кричали друг на друга, прежде чем каждый из нас сумел объяснить, что он хочет сказать. Бернар – что я ему звонила в ночь с пятницы на субботу и то ли говорила издалека, то ли плохо работал телефон, но уже тогда он ничего не мог понять из моих слов и у него создалось впечатление, что я не в себе, тем более что я неожиданно бросила трубку. Я в свою очередь с каким-то остервенением повторяла, что не звонила ему ни днем, ни ночью, вообще не звонила. Потом я спросила:

– А ты уверен, что это была я?

– Что?! Конечно, ты. Правда, я плохо тебя слышал, в трубке что-то чертовски трещало, но это могла быть только ты.

– Это была не я.

– Боже мой, в таком случае ты была пьяна! Скажи, что происходит? Где ты?

– Я тебе говорю, это была не я!

– Даже то немногое, что ты мне сказала, не мог знать никто, кроме тебя, не делай из меня…

– О чем я говорила?

– О Цюрихе! Короче, это была ты.

Я снова заплакала. Я плакала так же, как вчера вечером, когда вернулась в свой номер: слезы текли из моих глаз сами по себе, независимо от моей воли, словно мне не принадлежали. Это он, Бернар Тор, помог мне четыре года назад – навел справки, одолжил денег на операцию и на клинику. А ведь в то время он был для меня просто товарищем и я о нем вспоминала, лишь когда видела его. Он один знал о моей поездке в Цюрих. Я колебалась почти четыре месяца из какого-то фанфаронства, из глупости, лгала себе и тому, кого люблю, в душе прекрасно сознавая, что у меня не хватит мужества сохранить ребенка. В общем, все кончилось так ужасно, что хуже быть не может. Думаю, что даже доктор, делавший мне операцию, презирал меня.

– Дани? Дани! Ты слышишь меня? Я ответила, что слышу.

– Ты плачешь? Я ответила, что плачу.

– Дани, где ты?

– Я тебе потом все объясню. Мне нужно знать, где останавливается Каравей, когда бывает в Женеве?

– Ты же ночью уже спрашивала у меня номер их телефона. Ты до сих пор не узнала его? Да скажи сначала…

– Я тебе повторяю, это звонила не я! Ты уверен, что я?

– Боже мой, это ужасно! Ведь ты сама должна знать! Все время я слышала один и тот же ответ. Все время. Я сама должна знать, была ли у меня забинтована рука, хотя она не была забинтована. Я сама должна знать, ночевала ли я в гостинице, в которой никогда не бывала. Я сама должна знать, звонила ли я, чтобы узнать номер телефона того, у кого я как раз в тот момент находилась. И все говорили искренне. Значит, я спятила.

Проклятые слезы все лились из моих глаз.

– Бернар, в какой гостинице обычно останавливается Каравей?

– В "Бо Риваж". Дани, послушай…

– У тебя есть его телефон? Он на несколько секунд положил трубку, чтобы взять свою записную книжку, потом продиктовал мне номер. Я раскрыла сумочку и правой рукой нацарапала его на клочке бумаги.

– Дани, прошу тебя, только не бросай опять трубку.

– Мне необходимо повидаться с одним человеком, который сейчас уезжает, Бернар, я не могу больше разговаривать.

– Боже мой, но что же все-таки произошло в ту ночь?

– А что тебе сказали по телефону?

– Кто? Ты? Какой-то бред, просто бред. Что тебе покалечили руку, что-то про Вильнев-лез-Авиньон, а потом – погоди, погоди! – ты сказала: "Он в ковре, Бернар, знаешь, он в ковре, я покончила с Цюрихом". Вот, кажется, все, потом ты бросила трубку. Ах нет, ты еще сказала, что в цюрихской истории виноват я, что я не должен был… – не знаю уж что… и все в том же духе. Сущий бред!

– Но если я столько всего сказала, ведь ты же не мог не узнать мой голос!

Я снова перешла на крик. Наверное, меня было слышно в другом конце коридора. В душном полумраке комнаты я вся покрылась испариной и в то же время меня знобило.

– Боже мой, неужели ты думаешь, я и сейчас узнаю твой голос? – Бернар тоже начал кричать. – Похоже, ты свихнулась! Скажи хотя бы, что…

– Где тебя найти сегодня вечером? Он сказал, что будет у себя. Я обещала ему позвонить и бросила трубку в тот момент, когда он снова кричал: "Не клади трубку". Я вытерла лицо и глаза в ванной комнате. Я не желала ни о чем думать. Хотела увидеть шофера грузовика. Сейчас я особенно остро почувствовала необходимость этой встречи. Разговаривая по телефону с Бернаром, я вдруг поняла, что во всех этих кознях, которые так искусно строят против меня, есть по крайней мере один пробел, одна ошибка. И тут ни при чем ни потусторонние силы, ни черт, ни дьявол. Ведь дьявол, с тех пор как он существует, никогда не допускал ошибок.

Неподвижное море под солнцем. Перевал Жинест. В который раз я еду по этой асфальтированной дороге среди холмов с выжженной травой? Я знаю ее с незапамятных времен.

Я гнала что было мочи. На каждом повороте меня заносило, я в отчаянии крутила руль, и острая боль от левой руки расходилась по всему телу. На одном из прямых участков дороги я увидела, что от нее отходит еще одна, ведущая в пустынные скалы и выгоревшую степь. Я притормозила. Указатель гласил, что это дорога в военный лагерь Карпиан. Матушка сказала мне: